Чем мог быть полезен александру 1 лагарп в проведении реформ

Александр I был воспитан вольнодумцем, адвокатом Фредериком Лагарпом, который был знаком с идеями просвещения и революции. Он был мягким, но хитрым человеком.

Александр I, воспитанный Лагарпом, стал противником деспотизма в молодые годы, он часто советовался со своим воспитателем насчет управления государством. Александр I был убежден в необходимости реформ сверху, сделал ставку на прогрессивное дворянство, считал необходимым просвещения масс. Александр I создал “непременный совет” и “негласный комитет”(граф Строганов, кн. Чарторыжский, Новосельцев, граф Кочубей). Александр проводил реформы по крестьянскому вопросу, системе государственного управления, системы образования. Царь попытался освободить крестьян от крепостной зависимости, но члены негласного комитета не поддержали его. Они считали проведение реформы несвоевременным и опасным в связи с непросвещённостью крестьян. Но были изданы указы, призванные смягчить крепостничество. Также был издан указ о вольных хлебопашцах. Помещикам разрешалось отпускать крестьян на волю с землей за выкуп по особому договору. Но за 25 лет царствования АлександраI получили свободу лишь 47.000 крестьян.

С 1801г. указом разрешалось недворянам (купцам, мещанам, государственным крестьянам) приобретать ненаселенные земли и вести на ней свое хозяйство с использованием наемного труда.

С 1804 по 1818г. была проведена крестьянская реформа в прибалтийских губерниях. Крестьяне здесь получили личную свободу, но без земли. С начала 19 века прекратилась раздача свободных крестьян помещикам. Государственные земли давались помещикам на определенный срок. С 1808-09г. запрещено продавать крестьян в розницу. Запрещалось ссылать крестьян в Сибирь за незначительные провинности.

Россия была в эти годы безграмотной страной. Развитие народного хозяйства тормозилось отсутствием образованных людей. Даже губернаторы порой были неграмотны. Реформой 1803-04 годов была создана единая система просвещения от начальной школы до университета. Создана четырехступенчатая система образования:

1).Приходские одно-классные школы для низших слоев общества, где обучали чтению, письму и закону божьему;

2).Трехлетние уездные школы;

3).Шестилетние губернские гимназии;

К университету приравнивался Царскосельский и Демидовский (в Ярославле) лицеи, высшие школы, Институт путей сообщения, Горный институт, военные училища и академии.

В 1804г. был принят цензовый устав. Это был наиболее демократичный устав, однако на практике не все проходило так гладко, как кажется.

При Александре I происходит преобразование органов управления. В 1802г. указом царя Сенат был провозглашен верховным органом империи, в его руках сосредотачивалась административная, судебная и контролирующая власть. Но законы принимают силу закона только после утверждения царем. Также в 1802г. происходит реформа исполнительной власти. В стране вводится министерства, административное управление. Учреждалось министерство иностранных дел, юстиции, внутренних дел, финансов, народного просвещения коммерции, военное и морское. Судебные функции у министерств были изъяты.

В 1809г. засвечивается проект преобразования власти Сперанского. В основе проекта лежит принцип разделения властей при независимой судебной власти. Согласно проекту, политические права должно было получит средне сословие — буржуазия. В основе положена идея о трансформации абсолютной монархии в буржуазную, и создание двухпалатного законодательного органа. На местах должны быть созданы выборные думы. Александр I признал проект удовлетворительным и полезным, но против выступили сановники России, и проект был отклонен. В 1810г. был лишь создан государственный совет, члены которого назначались царем. Особую ненависть со стороны правящих кругов к проекту Сперанского вызывал его проект финансовой реформы, в котором говорилось, что налоги должны платить все сословия.

После войны 1812г. с Францией царизм в России осуществил ряд реформ. С того года началась работа над проектом отмены крепостного права.

После смерти Александра I в 1825г. произошло восстание декабристов.

11. Общественно-политическое движение в России в первой половине 19 века.

Общественно-политические взгляды декабристов.

Разложение феодально-крепостнического строя в России, возникновение и развитие капиталистических отношений, борьба народных масс против произвола и деспотизма породила движение декабристов.

Это движение сложилось на почве российской действительности, оно объективно отражало и защищало интересы нарождающегося буржуазного общества. Декабристы в условиях зарождающегося кризиса феодально-крепостнического строя сознательно с оружием в руках выступали за отмену крепостного права. Задачи, которые они пытались разрешить, отвечали интересам большинства народных масс, поступательному движению страны.

Объективно декабристы выступали против феодальной собственности на землю. Борясь против крепостничества, против феодальной эксплуатации крестьян, права помещика на обладание трудом крепостных, они высказывались за передачу части земли бывшим крепостным крестьянам. Реализация проекта декабристов означала превращение земли в буржуазную собственность, следовательно, вся их деятельность была направлена на разрушение старого строя.

Движение декабристов всецело было связано с развитием освободительного движения по всему миру в 18, начале 19 века. Борясь против крепостного права и самодержавия, нанося революционные удары феодальной собственности, они тем самым расшатывали всю феодально-крепостническую систему.

Движение декабристов относиться к периоду, когда все передовые силы человечества стремились решить основную историческую задачу — разрушение уже отжившей себя феодально-крепостнической системы народного хозяйства, дать простор производственным силам общества, поступательному революционному развитию общества. Таким образом, движение декабристов укладывалось в рамки единого революционного процесса в начале 19 века, начавшегося революцией в США и во Франции в конце 18 века.

Движение декабристов стоит на плечах передовой общественной мысли в России. Оно было хорошо знакомо со взглядами Фонвизина, Радищева и многих других идеологов реформаций.

Декабристы считали, что источником верховной власти в России является народ, что ему добиться освобождения можно, подняв восстание против самодержавия. Политическое сознание декабристов стало пробуждаться в первые десятилетия 19 века. Определенное влияние на становление их мировоззрения оказала Великая Французская революция конца 18 века, революции в Европе и Отечественная война 1812 года. Именно война со всей ее глубиной поставила перед декабристами вопрос о судьбах Родины. “Мы были детьми 12 года,”— говорил Д. Муравьев (один из декабристов).

Первым тайным обществом возникло в 1816г., которое называлось “Союз спасения или общество истинных и верных сынов отечества”. Затем появилось “Северное” и “Южное” общества, “Союз благоденствия” и, наконец, — “Общество соединенных славян”.

Уже в первом тайном обществе была определена цель движения. Ввод конституции и отмена крепостного права — выводы, послужившие основой для дальнейшего развития взглядов декабристов. “Союз благоденствия” выдвинул на первый план задачу по формированию общественного мнения, опираясь на которое они рассчитывали совершить государственный переворот. Для того, чтобы передовое общественное мнение оказало давление на правящие круги, овладело умом ведущих деятелей страны, члены “Союза благоденствия” принимали участие во многих благотворительных обществах, создавали управы, ланкастерские школы, литературные общества, вели широкую пропаганду взглядов, создавали литературные альманахи, защищали несправедливо осужденных, выкупали крепостных — талантливых самородков.

На одном из заседаний “Союза благоденствия” выступил Пестель, доказав все выгоды и преимущества республиканского строя. Взгляды Пестеля были поддержаны.

Похожие рефераты из раздела «История»

источник

научная статья по теме Ф.-С. ЛАГАРП И РАЗРАБОТКА РЕФОРМЫ НАРОДНОГО ОБРАЗОВАНИЯ В РОССИИ История. Исторические науки

Авторы работы:

Научный журнал:

77 РГАДА, ф. 248, оп. 7, кн. 732, л. 488.

80 Смирнов С.К. Указ. соч. С. 236.

81 Об этом известно из указа Синода ректору 16 апреля 1725 г. (РГАДА, ф. 1189, оп. 1, д. 1, л. 101-101 об.).

82 Там же, ф. 248, оп. 9, кн. 516, л. 13.

84 Соответствующий указ в Академии был получен 20 октября, о готовности оттуда доложили 26 октября, а 4 ноября ученики уже выехали «при промемории» (РГАДА, ф. 1189, оп. 1, д. 1, л. 102-102 об.).

85 Смирнов С.К. Указ. соч. С. 231-232.

87 РГАДА, ф. 248, оп. 15, кн. 839, л. 1827; Зубов Ю.Т. Историография естественных наук в России (XVIII — первая половина XIX века). М., 1956. С. 30-31.

88 РГАДА, ф. 1189, оп. 1, д. 1, л. 82-82 об.

89 Там же, л. 198. 13 декабря 1727г. Синод повторил указ и снова велел отправлять таких учеников в московскую сенатскую контору «и ежели по отсылке кого принимать не будут тогда в Святейший Синод репортовать» (Там же, л. 215).

Ф.-С. ЛАГАРП И РАЗРАБОТКА РЕФОРМЫ НАРОДНОГО ОБРАЗОВАНИЯ В РОССИИ

Реформа народного образования, по общему признанию, относится к числу ключевых либеральных преобразований Александра I. В ходе ее в 1802 г. в России появилось Министерство народного просвещения, в котором в свою очередь была разработана иерархическая система образования, остававшаяся в общих чертах неизменной до революции 1917 г. и объединявшая последовательные ступени обучения — от начальных и средних школ до университетов. Вся дореволюционная образовательная традиция основывалась на принципах александровской реформы. В то же время, как подчеркивают историки, ее реализация затянулась по меньшей мере на полвека и потребовала корректировки и дальнейших преобразований, что явилось следствием идеалистического характера данной системы, не учитывавшей те условия, в которых ее нужно было воплощать1.

Непосредственное и активное участие в разработке реформы народного образования принимал бывший наставник наследника престола швейцарец Фредерик-Сезар Ла-гарп (1754-1838)2, в 1784-1795 гг. преподававший вел. кн. Александру Павловичу широкий круг предметов и во многом сформировавший его мировоззрение. Собственно, Лагарп и был одним из вдохновителей этой реформы, поскольку в период воспитания сумел внушить будущему императору мысль о том, что необходимым условием для блага народа является просвещение. Именно Лагарпом была сформулирована главная задача правления Александра I, в которую тот глубоко верил: «Постепенно просветить свой народ, чтобы он сделался достойным оценить все блага гражданской свободы и наслаждался бы ими без возможности ими злоупотреблять»3. В начале царствования молодой монарх неуклонно старался ее разрешить.

* Андреев Андрей Юрьевич, доктор исторических наук, профессор Московского государственного университета им. М.В. Ломоносова.

В то же время, вклад Лагарпа в подготовку реформы оценивался современниками и историками неоднозначно: ее «идеализм» часто связывают именно с влиянием царского наставника. Наиболее жестко эта позиция была выражена еще членом Негласного комитета кн. А. Чарторыйским. В своих мемуарах, написанных в середине XIX в., он относил Лагарпа к «поколению, воспитанному на иллюзиях конца восемнадцатого века — к тем людям, которые воображали, что их доктрины, как новый философский камень, как новое универсальное лекарство, разрешали все вопросы, и что одними сакраментальными формулами можно рассеять все многообразные препятствия, выдвигаемые практическою жизнью при осуществлении отвлеченных идеалов». У Лагарпа, по мнению князя, «было для России свое всеисцеляющее средство, о котором он распространялся в своих писаниях так многоречиво, что у самого императора не хватало терпения дочитывать их». Тем не менее «император очень не любил насмешливых отзывов о ничтожестве писаний Лагарпа, и наоборот, одобрение каких-либо предложений правителя Гельвеции доставляло ему большое удовольствие». Подчеркивая парадоксальность положения «революционера», готовящего проекты для укрепления самодержавной империи, Чарторыйский утверждал, будто «несомненно, что пребывание Ла-гарпа в Петербурге в начале царствования Александра не имело никакого значения, как равно он не оказал никакого или почти никакого влияния и на последующие реформы этого царствования»4.

Какую же роль в действительности сыграл Лагарп при создании системы народного просвещения в России? С одной стороны, С.В. Рождественский, а позже Ф.А. Петров подчеркивали, что инициатива учреждения Министерства народного просвещения и общие контуры его организации восходят к записке, представленной Лагарпом Александру I в декабре 1801 г.5 С другой стороны, еще М.И. Сухомлинов отмечал: «Как не очевидно кажется, что главное правление училищ открыто по мысли и влиянию Лагарпа», но есть ряд соображений, которые «удерживают от подобного вывода, или по крайней мере значительно его ослабляют». Дж. Флинн, опираясь на свидетельство Чарторыйского, вообще стремился показать, что проекты Лагарпа в области народного просвещения не оказали никакого влияния на членов Негласного комитета и практически были проигнорированы6. Однако детально осветить роль Лагарпа можно лишь обратившись к его переписке с Александром I, которая, хотя и была полностью опубликована в 1978-1980 гг., до сих пор еще почти не использовалась в отечественной историографии7.

В период пребывания Лагарпа в России (с августа 1801 г. по май 1802 г.) вопрос о реформе народного образования занимал значительное место в его посланиях к императору, а также в ответных письмах Александра I 1802-1803 гг. Исключительно этому вопросу были посвящены по меньшей мере 3 развернутых проекта (меморандума), которые Лагарп направлял императору для чтения в Негласном комитете8. Уже 16 октября 1801 г. в своем знаменитом первом программном письме, посвященном будущим реформам Александра I, Лагарп писал о том, что «образование и законодательство, приспособленные к потребностям Вашей империи, — таковы суть два основных раздела Вашей работы», причем действенное изменение законов невозможно без фундаментальной образовательной реформы. Для ее проведения необходимо создать «особый и независимый департамент, которому Вы должны дать очень простую организацию, с тем чтобы ясно видеть результаты его деятельности, и столь точные инструкции, чтобы эти результаты не смогли бы быть иллюзорными»9.

В последующих письмах, 15 декабря 1801 г. и 2 апреля 1802 г., Лагарп конкретизировал свое видение организации этого «департамента» или «министерства» (оба понятия выступают как взаимозаменяемые). К его ведению следовало отнести все училища, как казенные (за исключением военных, горных и воспитательных учреждений императрицы Марии), так и частные — на правах надзора, а также типографии, библиотеки и музеи. Департамент должен был состоять из небольшого количества служащих, находящихся в Петербурге, но зато в каждой губернии предлагалось учредить «образовательные советы» (conseils d’éducation), которые управлялись бы департамен-

том непосредственно, минуя губернатора. Им поручался контроль за состоянием всех местных школ, для чего члены советов под именем «губернских смотрителей училищ» (inspecteurs provinciaux) регулярно должны были их инспектировать. Смотрители училищ назначались по представлению дворянского собрания сроком на 2 года с правом повторного избрания и могли быть уволены с должности только по решению департамента10.

Лагарп настаивал, что департамент нужно создавать срочно, не дожидаясь общей организации министерств, для которых он послужил бы «маяком». Всякое промедление в этом вопросе было, по его мнению, вообще пагубно для задуманных реформ. 23 декабря 1801 г., вскоре после получения от Лагарпа первого из проектов устройства департамента, Александр I вынес его на рассмотрение Негласного комитета, где он был в принципе одобрен как «молодыми друзьями», так и самим императором. Граф П.А. Строганов от лица всех высказал полное согласие с мыслью Лагарпа о том, что народное образование в России должно составлять единую систему. Позднее Н.Н. Новосильцев, готовя общий указ о создании министерств, подчеркивал, что хотел бы внести туда «вполне достойные» идеи Лагарпа в отношении Министерства народного просвещения11: Таким образом, нельзя говорить о полном «игнорировании» Негласным комитетом проектов Лагарпа, которому бесспорно принадлежала инициатива создания в России Министерства народного просвещения.

Откуда Лагарп черпал сведения для своих предложений по организации школьного дела? В первую очередь, он руководствовался опытом собственной деятельности в Директории Гельветической республики12. В соответствии с ним основное внимание Лагарп уделял созданию начальных и средних школ в деревнях, а не городских училищ: «Пусть города имеют свои университеты и гимназии, на здоровье, но пусть и деревни получат школы, где будут по крайней мере учить читать, писать и считать». Важность таких школ Лагарп подчеркивал на примерах Голландии, протестантской Германии, Англии, Америки, одновременно упрекая новую французскую образовательную систему в их отсутствии, т.е. в нежелании нести образование народу — «сельским жителям, которые составляют большинство нации»13.

В России вопрос об открытии таких школ впервые был поставлен Екатериной II. В 1782 г. с этой целью была основана Комиссия об учреждении народных училищ. Лагарп интересовался ее работой еще в бытность наставником будущего императора, а теперь специально попросил Александра предоставить ему отчеты Комиссии. 4 марта 1802 г. он послал царю результаты своего анализа полученных материалов14. Значительная часть сведений, предоставляемых Комиссией, оказалась недостоверной, «школы существовали лишь на бумаге», но даже из тех цифр, которые приводились в отчетах (Ла-гарп насчитал около 20 тыс. учеников), было видно, что этого совершенно недостаточно для России. Как указывал Лагарп, «княжество среднего размера в протестантской Германии обладает большим количеством школ, учителей и учеников, чем столь пространная империя»

Для дальнейшего прочтения статьи необходимо приобрести полный текст. Статьи высылаются в формате PDF на указанную при оплате почту. Время доставки составляет менее 10 минут. Стоимость одной статьи — 150 рублей.

источник

Итак, 1801 год. На престоле умный, образованный царь, испытавший на себе ужасы самовластья. В ответ на восторги госпожи де Сталь, восклицающей, что иметь такого императора куда лучше, нежели опираться на конституцию, он отвечает знаменитым афоризмом: «Мадам, даже если Вы правы, я не более чем счастливая случайность».

Ситуация представляется идеальной: благонамеренный император хочет осчастливить свой народ; народ, очевидно, не откажется от улучшения собственной участи, /78/ власть и возможности Зимнего дворца огромны. За чем же дело стало?

В любые исторические эпохи примерно один-два процента населения являются тем, что принято называть правящим классом или правящим слоем.

Дворянство, окультуренное, но крепостническое, государственный аппарат, усовершенствованный Петром и его преемниками, — вот страшная сила, которую будущий Петр I должен использовать, нейтрализовать или преодолеть.

Александр за советом обращается к любимому учителю Лагарпу и вскоре, 16 октября 1801 года, получает любопытные «директивы», которые, в общем, принимает к исполнению.

Умный швейцарец, возглавлявший одно время родное государство, последовательно разбирает главные социальные, политические силы, на которые может или не может опереться Александр.

Против реформ (согласно Лагарпу) будет почти все дворянство, чиновничество, большая часть купечества (буржуазия не развита, мечтает превратиться в дворян, получить крепостных).

Особенно воспротивятся реформам те, кто напуган «французским примером», — «почти все люди в зрелом возрасте: почти все иностранцы».

Лагарп с большим уважением относится к русскому народу, который «обладает волей, смелостью, добродушием и веселостью». Швейцарец уверен, что из этих качеств можно было бы извлечь большую пользу («и как ими злоупотребляли, дабы сделать эту нацию несчастной и униженной!»), однако покамест учитель решительно предостерегает ученика-Александра против какого бы то ни было привлечения народа к преобразованиям:

«Он желает перемен. но пойдет не туда, куда следует. Ужасно, что русский народ держали в рабстве вопреки всем принципам; но поскольку факт этот существует, желание положить предел подобному злоупотреблению власти не должно все же быть слепым в выборе средств для пресечения этого». /79/

В результате реформатор, по мнению Лагарпа, может опереться лишь на образованное меньшинство дворян (в особенности на «молодых офицеров»), некоторую часть буржуа, «нескольких литераторов». Силы явно недостаточны, но советчик, во-первых, надеется на огромный, традиционный авторитет царского имени (и поэтому решительно не рекомендует ограничивать самодержавие какими-либо представительными учреждениями!), во-вторых, рекомендует Александру как можно энергичнее основывать школы, университеты, распространять грамотность, чтобы в ближайшем будущем опереться на просвещенную молодежь. И Александр I начал выполнять «программу Лагарпа».

«Революции сверху» как бы предшествовал новый этап «просвещения сверху». Оно декларировалась многообразно: было запрещено помещать объявления о продающихся крепостных (отныне писали — «отпускается в услужение»); закон о вольных хлебопашцах облегчал освобождение крепостных тем помещикам, кто вдруг пожелает сделать это добровольно.

Эти и несколько подобных декретов легко раскритиковать как частные, половинчатые, но ведь и само правительство не считало их коренными: речь шла о постепенной подготовке умов и душ к «эмансипации». Берется курс и на молодых: многие послы, генералы, сановники были 30-40-летними, ровесниками царя. В правление Александра были основаны или возобновлены почти все дореволюционные русские университеты: Казанский, Дерптский, Виленский, Петербургский, Харьковский, а сверх того, Ришельевский лицей (из которого позже вырос Одесский университет) и столь знакомый нам пушкинский Царскосельский лицей. Все это дополнялось реформами гимназий, сравнительно мягкими уставами учебных заведений при немалом самоуправлении и выборности начальства.

То был, можно сказать, постоянный фон, реформаторская основа, которая особенно сильно укрепилась в начале александровского царствования, но не совсем исчезла даже в гонениях последних его лет. /80/

Не вдаваясь, однако, в частности, присмотримся к двум серьезным попыткам произвести коренные, можно сказать, революционные (особенно, если б они вышли!) планы «верхних преобразований».

Прежде всего, конечно, попытка Сперанского.

В 1807-1812 годах талантливейший администратор, великолепный знаток всех тонкостей российского правления задумал и разработал сложную, многоступенчатую реформу сверху, которая постепенно, учитывая интересы разных общественных групп, должна была завершиться двумя главными результатами — конституцией и отменой крепостного права.

Здесь снова не можем удержаться, чтобы не задеть многих, боюсь, очень многих наших историков. Сколь часто указывают они из своего XX века, как следовало бы действовать разным героям минувших столетий, в чем те ошибались, что переоценивали и что недооценивали. Иной профессор, например, столь явно видит ошибки народников, что нет сомнения — если бы он сам пошел в народ, мужики непременно поднялись бы. Сперанского кто только не критиковал, включая и Льва Толстого, — и Россию-то он не понимал, и самоуверен был, и самодоволен. Рядом советских историков необыкновенный государственный деятель, сделавший фантастическую карьеру (из поповичей — в первые министры!), осуждался, по сути, за то, что он не стал крайним революционером, типа, скажем, Пестеля, что хотел примирить помещичьи, государственные и крестьянские интересы, что возлагал надежды на «обманщика-царя».

Оспаривая подобные суждения как неисторичные, заметим: главный довод многих критиков, включая и автора «Войны и мира», не всегда отчетливо сознаваемый, но основной — реформы Сперанского не получились. Из этого сразу делался вывод, что и не могли получиться, а это уж далеко не бесспорно.

Что же касается желания Сперанского сохранить помещиков, то здесь нужно сказать: он был исторически прав. Простое уничтожение правящего слоя отнюдь не всегда — большое достижение для страны. Англичане, /81/ сохранившие во время революции XVII века и помещиков, и буржуа, освежили, укрепили свой строй. Российское дворянство при всей его крепостнической хищности продолжало оставаться главным носителем просвещения, культуры, исторической традиции; в начале XIX века оно было, можно сказать, незаменимо при слабости русской буржуазии и темноте многомиллионного крестьянства.

Сколько написано о «положительных результатах» ликвидации класса помещиков в 1917 году, но не было и не будет ни одного исторического явления, которое имело бы одни положительные стороны; известные общественные, моральные потери происходят даже при ликвидации безусловно старого, отжившего.

Сперанский знал, чего хотел, его планы не были утопичны, это был интереснейший проект «революции сверху», который зашел далеко. К осени 1809 года министр разработал план государственных преобразований: в центре его были идеи законности, выборности части чиновников, их ответственности, разделения власти; наконец, известное конституционное ограничение самодержавия. Сперанский считал также необходимым одновременное расширение гласности, свободы печати, однако «в известных, точно определенных размерах».

Не вдаваясь в подробности, заметим, что реформатор как реалист-практик пытался примирить новые идеи с существующими порядками, поэтому выборность он все время уравновешивает правом властей, правом царя утверждать или отменять решения выборных органов. Так, министры, согласно планам Сперанского, ответственны перед законодательным органом, думой, однако назначаются и смещаются царем. Судей, а также присяжных должны выбирать местные думы, но царская власть все это контролирует и утверждает. Зато император и предлагает законы, и окончательно их утверждает; однако ни один закон не имеет силы без рассмотрения в Государственной думе.

1 января 1810 года был торжественно открыт Государственный совет, который мыслился как верхняя палата российского парламента; нижняя, выборная палата, /82/ Государственная дума, а также окружные и губернские думы должны быть провозглашены 1 мая, а собраны 1 сентября того же года.

Двухпалатный парламент. Можно сколько угодно перечислять его недостатки и слабости: избирательное право отнюдь не всеобщее, явное преобладание дворянства, сохраняется огромная роль самодержца. И все же, все же.

Это было бы огромное событие, новый шаг в политической истории страны; со временем подобное учреждение могло окрепнуть, наполниться новым содержанием, стать важной политической школой для тех сил, на которые разумный самодержец сумел бы опереться; и тогда легче было бы осуществить другие реформы, о которых уже давно говорили в русском обществе, — переменить суд, бесконтрольное чиновничье управление, реформировать города, армию.

Сам Александр соглашался с тем, что новое правление, даже в столь урезанном виде, было бы сигналом к расширению представительства народа: кроме дворянского сословия к выборам допускалось и «среднее состояние» (купцы, мещане, государственные крестьяне); низшие же «состояния» (крепостные, мастеровые, домашние слуги) пока получали гражданские права без политических; а поскольку голосование крепостных крестьян было явной бессмыслицей, само собой предусматривалось их постепенное, осторожное освобождение.

1810 год. Опять же, не зная «ответа задачи», легко вообразить: осенью того года Россия становится конституционной монархией, а через несколько лет — страной без крепостного права, с обновленными судами.

Однако Государственная дума вдруг «пропала»; задержалась на 95 лет, до октября 1905-го.

И крепостное право, о котором уже давно (с 1760-х гг.) известно, что оно менее выгодно, чем вольный найм, также «решило» продержаться еще полстолетия.

Удивительна все же российская история: случайность; появление или смена правительственного лица — /83/ и жизнь народа, кажется, определяется на 50, 100 лет, на несколько поколений.

Много спорят о подробностях, о причинах внезапной опалы и ссылки Сперанского в 1812 году, о «таинственном повороте» в настроениях императора, который ведь сам хотел реформ и действовал «по Лагарпу». Часто эту столь внезапную остановку объясняли военной угрозой, приближением, а затем началом войны с Наполеоном.

Действительно, «Бонапарт у ворот» — это сильный довод против решительных перемен. Но вот двухлетняя великая схватка 1812—1814 годов завершается крахом Наполеона; авторитет Александра I сильно возрастает и в России, и в Европе (вспомним пушкинское — «И русский царь — глава царей»). И тут-то Александр делает вторую попытку «уподобиться Петру»; один этот факт говорит о том, что его мысли о коренных преобразованиях вовсе не каприз, что были, очевидно, другие причины, помешавшие Сперанскому закончить дело. Более того, сам Сперанский, переживший унижение, временную ссылку и затем возвращенный к административной деятельности (пусть не на столь высоком уровне, как прежде), кажется, искренне пришел к выводу, что он ошибался, что России рано еще иметь даже умеренную конституцию; во всяком случае, в письмах к Александру он неоднократно кается.

Но вот сам Александр еще не раздумал, еще пытается.

Сохранились примечательные проекты 1815-1818 годов, документы, на этот раз создававшиеся в глубокой тайне (тогда как о планах Сперанского было довольно широко известно).

Один из старинных друзей и сподвижников императора, Н.Н. Новосильцев разрабатывает «Уставную грамоту Российской империи» — все ту же конституцию, родственную замыслам Сперанского (правда, власть императора предполагается еще большей, чем в проектах 1809-1810 гг.). В эту пору царь обидел российскую мыслящую публику, даровав конституции Финляндии и Польше, заметив полякам, что они должны показать России /84/ «благодетельный пример». Вообще, где только мог, Александр старался внушить европейским монархам, что полезнее им быть не абсолютными, а конституционными. Франция после Наполеона была в известной степени обязана русскому царю тем, что получила палату депутатов (возвратившиеся Бурбоны «ничего не забыли и ничему не научились», а поэтому надеялись управлять без конституции); недавно были опубликованы любопытные инструкции Александра I русскому послу в Испании Д.П. Татищеву, где предписывалось всячески нажимать на деспотически настроенного Фердинанда VII, чтобы тот не упрямился и поскорее укреплял свой режим созывом кортесов.

Во Франции, Испании, Польше — конституции явные, в России — проект тайный, опасливый.

Еще более засекреченные документы разрабатывали план отмены крепостного права. Предполагалось личное освобождение крепостных с небольшим наделом. Он примерно равнялся тому участку, которым наделял крестьян другой тайный документ, явившийся на свет несколько лет спустя. На этот раз тайный от правительства: мы подразумеваем революционную, декабристскую конституцию Никиты Муравьева.

Выходит, строго конспиративно, таясь друг от друга, освобождение крестьян готовили декабристские тайные общества и их главный враг — правительство. Мало того, один из правительственных проектов по приказу Александра составил (точнее, руководил составлением) не кто иной, как Алексей Андреевич Аракчеев!

Здесь мы сталкиваемся с удивительнейшей особенностью российских «реформ сверху», когда в них порою принимают участие самые, казалось бы, неподходящие люди; те, которые прежде действовали в совершенно противоположном духе. Всемогущая власть умела, однако, при случае превращать в либералов-реформаторов и подобных людей (известны и обратные метаморфозы). Аракчеев был такой человек: прикажи ему Александр применять пытки в духе Ивана Грозного, он не поколебался бы, но с немалым рвением исполняет и распоряжение другого рода.

Тем более что идейных противников хватало.

Тут мы подходим к попытке ответить на вопрос, почему и второй приступ к реформам отбит; почему важнейшие документы о конституции и крепостном праве были столь глубоко запрятаны, что даже младший брат императора, Николай, с 1818 года предназначавшийся в наследники, не был с ними знаком: в 1831 году он пережил неприятное потрясение, узнав, что восставшие поляки отыскали в Варшаве и там опубликовали новосильцевскую «Уставную грамоту Российской империи». Николаю приписывали даже фразу, что он иначе отнесся бы к конституционным планам декабристов, если бы прежде знал тот документ. Фразу эту оставим на совести царя Николая, который попытался добыть и сжечь все экземпляры сенсационного польского издания (кое-что, однако, уцелело и 30 лет спустя было опубликовано Вольной типографией Герцена).

Отчего конституционный документ отыскался именно в Варшаве? Во-первых, потому, что Александр делился своими тайнами с братом Константином, управлявшим Польшей; а во-вторых, — и это самое интересное! — сохранились сведения о том, что царь собирался объявить политическую, крестьянскую свободу именно в Варшаве.

Дело в том, что в Петербурге могли убить.

Дело в том, что еще во времена Сперанского Александр столкнулся с осторожной, почтительной, но могучей оппозицией со стороны высшего дворянства и бюрократического аппарата.

Главные люди страны — министры, губернаторы, крупные военачальники, советники, администраторы — составляли примерно один процент от одного «правящего /86/ процента», то есть 4-5 тысяч человек. Число ничтожное, но за каждым — сила, влияние, связи, люди, деньги. Тогда, около 1810 года, от имени многих, угрожающе молчавших, кое-что говорил и писал способнейший реакционер граф Ростопчин, а еще громче высказался и подал царю смелый документ против Сперанского Николай Михайлович Карамзин. Он искренне считал, что выдать конституцию, отменить крепостное право еще рано:

«Скажем ли, повторим ли, что одна из главных причин неудовольствия россиян на нынешнее правительство есть излишняя любовь его к государственным преобразованиям, которые потрясают основу империи, и коих благотворность остается доселе сомнительною. [. ] Не знаю, хорошо ли сделал Годунов, отняв у крестьян свободу (ибо тогдашние обстоятельства не совершенно известны), но знаю, что теперь им неудобно возвратить оную. Тогда они имели навык людей вольных, — ныне имеют навык рабов. Мне кажется, что для твердости бытия государственного безопаснее поработить людей, нежели дать им не вовремя свободу, для которой надобно готовить человека исправлением нравственным; а система наших винных откупов и страшные успехи пьянства служат ли к тому спасительным приготовлением? В заключение скажем доброму монарху: “Государь! История не упрекнет тебя злом, которое прежде тебя существовало (положим, что неволя крестьян и есть решительное зло), — но ты будешь ответствовать богу, совести и потомству за всякое вредное следствие твоих собственных уставов”».

Карамзин вообще, в идеале, был за республику и свободных крестьян — но не теперь, позднее, когда они хоть немного просветятся, освободятся внутренне. Искренность историка, его талантливое перо становились сильным оружием для тех, кто прятался за его спиной, без всякого идеализма, но с немалой корыстью и цинизмом.

Оппозиция справа: «невидимый» и тем особенно страшный бюрократический аппарат не имел права возразить императору, но соответственно в условиях безгласности и бюрократам никто не возражал; царь фактически не имел той опоры, о которой мечтал Лагарп; /87/ невидимые же угрожали «удавкою», и пример отца (убитого, правда, не за то, что собирался ввести конституцию и отменить крепостное право, но за то, что по-своему разошелся с «верхами»), пример Павла ясно определял характер угрозы.

Эти люди скинули Сперанского, заставили Александра отступить. И в 1810-м, и в 1820-м.

Мы отнюдь не идеализируем императора; не хотим судить по старинной крестьянской формуле «царь добр, но генералы препятствуют»; однако не желали бы и совсем отречься от этой формулы. Дело в том, что в России «сверху виднее»; при неразвитости общественно-политической жизни, при обычной многовековой практике всеобъемлющего «государственного творчества», там, на самом верху, среди министров и царей естественно появление людей, которым виднее интересы их класса, сословия, государства в целом, которые умеют считать «на два хода вперед», в то время как крепостники и большинство бюрократов — исключительно «на один ход». Непосредственное примитивное классовое чутье последних подсказывало — никаких конституций, никаких крестьянских вольностей! На верху же «призывали» понять: «В ваших собственных помещичьих, бюрократических интересах — несколько уступить, освободить, иначе все потеряете!»

Обращаем внимание, что глагол призывать мы поместили в кавычки: недостаток политических свобод и гласности, между прочим, мешал даже разговору царей со своим дворянством!

Как же были отвергнуты проекты 1815-1818 годов, каков механизм? Часто ссылаются на революционные события в Европе в 1820-1821 годах, а также на знаменитый бунт Семеновского полка в октябре 1820 года, будто бы изменивший первоначальные благие намерения Александра I. Думаю, что тут не следует путать причины со следствием. Бунты и революции всегда являются весьма кстати для тех, кто пользуется ими с дурными целями, кто стремится запугать верховную власть ужасными примерами и /88/ восклицает: «Никаких послаблений!» Позже известный деятель, один из сравнительно либеральных министров Николая I, Дмитрий Николаевич Блудов, находил, что европейские революции, мешавшие русским реформам, являлись всегда столь «вовремя», как будто их тайно подготавливали российские крепостники!

Как видим, тут еще один исторический урок, уж какой по счету! (в конце нашего повествования мы постараемся свести их вместе). При повышенной роли государства при революциях и реформах сверху, важным орудием противников преобразований является провокационное раздувание тех или иных беспорядков, а иногда — создание и поощрение таковых для запугивания царей.

И Семеновская история, и европейские волнения легко могли напугать того царя, который, как уже отмечалось, собирался объявлять коренные реформы не в своей столице, где был сосредоточен бывший аппарат, а подальше от нее, в Варшаве (пожалуй, попытка уподобиться Петру, для преодоления консерваторов уехавшему из Москвы в новую столицу, Петербург).

Когда несколько видных государственных деятелей — Воронцов, Меншиков, Васильчиков — около 1820 года намекнули царю на необходимость коренных преобразований, Александр мрачно ответил: «Некем взять!» Иначе говоря — нет людей, нет слоя, на который он мог бы опереться и осуществить, провести в жизнь те проекты, что давно уже лежат среди его секретнейших бумаг.

«Некем взять» — формула примечательнейшая! Петр, как мы видели, нашел «кем взять»: создал параллельный аппарат, перенес столицу, понял и почувствовал, что нужно реформы начать, а люди сами найдутся. Лагарп тоже учил своего воспитанника, как отыскивать и создавать верных людей, помощников. Но не выходило. Отчего же?

Если бы Александр был Петром, то ему «следовало бы» решительно опереться на молодых офицеров, использовать их высокий патриотизм, особенно усиливавшийся с 1812 года, их просвещенный, свободный дух, жажду улучшить дела в своем отечестве. Иначе говоря, /89/ Александру I «хорошо было бы» привлечь декабристов, а также ряд либерально настроенных аристократов, вроде тех, которые приходили поговорить о реформах. А он, царь, им не поверил и, в сущности, оскорбил, заметив, что «некем взять».

Была огромная энергия молодежи, ее тогдашняя несомненная привязанность к царю — победителю Наполеона. Эти чувства прекрасно переданы Пушкиным в повести «Метель»:

«Время незабвенное! Время славы и восторга! Как сильно билось русское сердце при слове отечество! Как сладки были слезы свидания! С каким единодушием мы соединяли чувства народной гордости и любви к государю! А для него какая была минута!» Александр — не Петр; 1800-е годы — не 1700-е.

Царь опасается, не доверяет, боится. А молодежь рвется вперед, созревая с неимоверной быстротой. Время упущено, лучшие люди упущены! В результате, начиная с 1816 года, около десяти лет тайное реформаторство царя и тайные проекты дворянских революционеров соседствуют, сосуществуют. Временами, как мы видели, идеи, планы, даже формулировки совпадают. Кажется, еще чуть-чуть, еще немного и верховная власть протянет руку Волконскому, Пестелю, Николаю Тургеневу и сразу найдется — «кем взять».

Не сбылось: сработала огромная оторванность, самостоятельность верховной власти даже по отношению к дворянству; сработал, конечно, и классовый инстинкт, предостерегавший «обе стороны». Однако не стоит абсолютизировать это обстоятельство. Вспомним, что в 1825-м, за несколько месяцев до выхода на площадь, Пестель, огорченный, утомленный раздорами между заговорщиками и медленным, мучительным ходом тайной работы, хотел явиться к Александру в Таганрог и открыться, представить в распоряжение царя несколько сот активных революционеров, за которыми десятки тысяч солдат, хотел предложить свою лояльность, поддержку в обмен на коренные реформы — в общем, те самые, которые давно таятся в бумагах царя!

Сотоварищи по тайному обществу отговорили /90/ Пестеля; он не имел права так действовать без их согласия. Не сбылось, не могло сбыться; но остался важный исторический урок насчет царей, которые выигрывают, находя достаточно широкую, активную, инициативную, «интеллигентную» опору, и проигрывают, если не находят.

Наш рассказ о переменах сверху достиг того момента, когда революционная инициатива переходит в руки прогрессивного дворянства. Казалось бы, начинается сюжет о революции снизу, однако и здесь своеобразие российской истории накладывает неповторимую печать. Декабристы: российская небуржуазность, слабость третьего сословия сразу же выявились в том, что роль, которую на Западе играли горожане, буржуа, обуржуазившееся дворянство и их идеологи, в России играют выходцы из самого «типичного» крепостнического дворянства. Удивление перед этим фактом, порою неумение с ним справиться однажды привело столь крупного историка, как М.Н. Покровский, к попытке определить связь между числом десятин и крепостных у того или иного декабриста и степенью его революционности. Одно время Покровский думал: чем декабрист беднее, тем радикальнее. Однако столь простой социологический вывод не оправдался — активнейшие революционеры были и среди бедных, беднейших дворян (Каховский, Горбачевский), и среди знатнейших, богатейших (Пестель, Лунин, Волконский).

Князья, графы, душевладельцы, выступившие против собственных привилегий и взявшие на себя обязанности третьего сословия, — такая ситуация уже сама по себе отдавала столь привычной нам «революцией сверху». Вопрос стоял так: сумеют ли эти дворяне, революционеры, перехватить привычную инициативу у тех дворян, правительственных, бюрократических.

Когда в начале деятельности тайных обществ молодые заговорщики почти целиком сосредоточились на идеях политических, конституционных, более опытный Николай Тургенев предостерегал, что таким путем не удастся перехватить, ослабить «магическое влияние» самодержавия /91/ на народ: крестьяне не искушены в делах политических, здесь нет никакой традиции в духе западной вольности, и поэтому царю будет легко справиться с заговорщиками, «напустив на них массу»; мужики же будут рады побить бар, не разобравшись, что те в конце концов желают им добра; поэтому Тургенев особенно настаивал на быстрейшем внесении в декабристскую программу пункта об освобождении крестьян и других способах привлечения народа.

Молодой Пушкин, находившийся под определенным влиянием идей Тургенева, в своих нелегальных, декабристских по духу заметках по русской истории XVIII века (1822) радовался, что дворянам не удалось ограничить в свою пользу самодержавие: «Если бы гордые замыслы Долгоруких и проч. совершились, то владельцы душ, сильные своими правами, всеми силами затруднили б или даже вовсе уничтожили способы освобождения людей крепостного состояния, ограничили б число дворян и заградили б для прочих сословий путь к достижению должностей и почестей государственных. Одно только страшное потрясение могло бы уничтожить в России закоренелое рабство».

Иначе говоря, ограничение самодержавия исключило бы коренные реформы сверху и привело бы к взрыву снизу, «страшному потрясению»: «Нынче же, — продолжал Пушкин, — политическая наша свобода неразлучна с освобождением крестьян, желание лучшего соединяет все состояния противу общего зла, и твердое, мирное единодушие может скоро поставить нас наряду с просвещенными народами Европы».

Пушкин, как видим, указывает на важнейшую черту российской системы: экономические и политические реформы сверху — при огромных возможностях такого централизованного государства — могут осуществиться сравнительно мирно и быстро. Пусть эта формула недооценивает трудности будущего переворота, сопротивление крепостнической реакции, однако общая идея схвачена исторически верно. Это как бы возвращение к опыту Петра сто лет спустя и (как мы теперь знаем) известное предвосхищение того, что случится в 1860-х годах. /92/

То, что случилось в 1825-м, также вытекало из ряда древних, чисто российских традиций.

источник